Неточные совпадения
Вот, подлинно, если
бог хочет наказать, так отнимет прежде
разум.
Потупился, задумался,
В тележке сидя, поп
И молвил: — Православные!
Роптать на
Бога грех,
Несу мой крест с терпением,
Живу… а как? Послушайте!
Скажу вам правду-истину,
А вы крестьянским
разумомСмекайте! —
«Начинай...
Прогневался
Бог:
разумуЛишил! была готовая
В коробке новина!
— Господи, помилуй! прости, помоги! — твердил он как-то вдруг неожиданно пришедшие на уста ему слова. И он, неверующий человек, повторял эти слова не одними устами. Теперь, в эту минуту, он знал, что все не только сомнения его, но та невозможность по
разуму верить, которую он знал в себе, нисколько не мешают ему обращаться к
Богу. Всё это теперь, как прах, слетело с его души. К кому же ему было обращаться, как не к Тому, в Чьих руках он чувствовал себя, свою душу и свою любовь?
Алексей Александрович бросил депешу и, покраснев, встал и стал ходить по комнате. «Quos vult perdere dementat» [«Кого
бог хочет погубить, того он лишает
разума»], сказал он, разумея под quos те лица, которые содействовали этому назначению.
«У него тоже были свои мысли, — подумал Самгин, вздохнув. — Да, “познание — третий инстинкт”. Оказалось, что эта мысль приводит к
богу… Убого. Убожество. “Утверждение земного реального опыта как истины требует служения этой истине или противодействия ей, а она, чрез некоторое время, объявляет себя ложью. И так, бесплодно, трудится, кружится
разум, доколе не восчувствует, что в центре круга — тайна, именуемая
бог”».
— Печально, когда человек сосредоточивается на плотском своем существе и на
разуме, отметая или угнетая дух свой, начало вселенское. Аристотель в «Политике» сказал, что человек вне общества — или
бог или зверь. Богоподобных людей — не встречала, а зверье среди них — мелкие грызуны или же барсуки, которые защищают вонью жизнь свою и нору.
— Ну, что же я сделаю, если ты не понимаешь? — отозвалась она, тоже как будто немножко сердясь. — А мне думается, что все очень просто: господа интеллигенты почувствовали, что некоторые излюбленные традиции уже неудобны, тягостны и что нельзя жить, отрицая государство, а государство нестойко без церкви, а церковь невозможна без
бога, а
разум и вера несоединимы. Ну, и получается иной раз, в поспешных хлопотах реставрации, маленькая, противоречивая чепуха.
— Все — программы, спор о программах, а надобно искать пути к последней свободе. Надо спасать себя от разрушающих влияний бытия, погружаться в глубину космического
разума, устроителя вселенной.
Бог или дьявол — этот
разум, я — не решаю; но я чувствую, что он — не число, не вес и мера, нет, нет! Я знаю, что только в макрокосме человек обретет действительную ценность своего «я», а не в микрокосме, не среди вещей, явлений, условий, которые он сам создал и создает…
— Мы —
бога во Христе отрицаемся, человека же — признаем! И был он, Христос, духовен человек, однако — соблазнил его Сатана, и нарек он себя сыном
бога и царем правды. А для нас — несть
бога, кроме духа! Мы — не мудрые, мы — простые. Мы так думаем, что истинно мудр тот, кого люди безумным признают, кто отметает все веры, кроме веры в духа. Только дух — сам от себя, а все иные
боги — от
разума, от ухищрений его, и под именем Христа
разум же скрыт, —
разум церкви и власти.
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые руки зеленого цвета с красными ногтями, на одной — шесть пальцев, на другой — семь. Внизу пред ними, на коленях, маленький человечек снял с плеч своих огромную, больше его тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати пальцам. Художник объяснил, что картина названа: «В руки твои предаю дух мой». А руки принадлежат дьяволу, имя ему
Разум, и это он убил
бога.
Слава
Богу, что не вывелись такие люди, что уму-разуму учат!
— Я-то изыду! — проговорил отец Ферапонт, как бы несколько и смутившись, но не покидая озлобления своего, — ученые вы! От большого
разума вознеслись над моим ничтожеством. Притек я сюда малограмотен, а здесь, что и знал, забыл, сам Господь
Бог от премудрости вашей меня, маленького, защитил…
Но если все власти от
бога и если существующий общественный порядок оправдывается
разумом, то и борьба против него, если только существует, оправдана.
— Не об том я. Не нравится мне, что она все одна да одна, живет с срамной матерью да хиреет. Посмотри, на что она похожа стала! Бледная, худая да хилая, все на грудь жалуется. Боюсь я, что и у ней та же болезнь, что у покойного отца. У
Бога милостей много. Мужа отнял, меня
разума лишил — пожалуй, и дочку к себе возьмет. Живи, скажет, подлая, одна в кромешном аду!
— Это, конечно, заблуждение
разума, — сказал отец и прибавил убежденно и несколько торжественно: —
Бог, дети, есть, и он все видит… все. И тяжко наказывает за грехи…
— Вот что, Ленька, голуба́ душа, ты закажи себе это: в дела взрослых не путайся! Взрослые — люди порченые; они
богом испытаны, а ты еще нет, и — живи детским
разумом. Жди, когда господь твоего сердца коснется, дело твое тебе укажет, на тропу твою приведет, — понял? А кто в чем виноват — это дело не твое. Господу судить и наказывать. Ему, а — не нам!
Он и во гневе не терял
разума, говорит дедушке: «Брось кистень, не махай на меня, я человек смирный, а что я взял, то
бог мне дал и отнять никому нельзя, и больше мне ничего у тебя не надо».
Идея
Бога — отречение от человеческого
разума, от справедливости и свободы.
Бог не подчинен ни добру ни
разуму, не подчинен никакой необходимости.
Дефекты познания и ограниченность познающего
разума коренятся в направлении воли, в дурном выборе, в нелюбви к
Богу и в любви к данной ограниченной действительности.
Для этого сознания
Бог и человек, божественная и человеческая воля в Христе, дух и плоть, небо и земля так и остаются несоединенными и несоединимыми, так как чудо претворения и преосуществления малому
разуму недоступны.
Отречение от
разума мира сего — безумие в
Боге есть высший подвиг свободы, а не рабство и мракобесие: отречением от малого
разума, преодолением ограниченности логики обретается
разум большой, входит в свои права Логос.
Но и для философствующего
разума ясно, что насильственное добро, насильственная прикованность к
Богу не имела бы никакой ценности, что существо, лишенное свободы избрания, свободы отпадения, не было бы личностью.
Рационалисты и позитивисты отстаивают «безумие перед
Богом», отрицают мировой
разум и поклоняются рассудочности человеческой, отсекающей от объекта, от космоса, от вселенной.
Это и значит, что в «безумии», в отречении от малого
разума есть стяжание себе большого
разума, а в «мудрости мира сего», в торжестве малого
разума отсутствует большой
разум, есть «безумие перед
Богом».
Философскими усилиями
разума пытался Ориген проникнуть в тайну соотношения между
Богом Отцом и Сыном, и мудрости Оригена не дано было вполне постигнуть эту тайну.
Вместо живого
Бога поклонился Гегель своему философскому гнозису, отвлеченному своему
разуму.
Интуиция и есть благодать, схождение Самого
Бога в существо мира, и это дано в органических связях индивидуальной чувственности и индивидуального
разума с универсальной чувственностью и универсальным
разумом.
Вечное религиозное выражение этой борьбы двух
разумов дает Апостол Павел, когда говорит: «Будь безумным, чтобы быть мудрым», и еще: «Мудрость мира сего есть безумие перед
Богом».
Далее в ответ на сватовство Бородина, он говорит: «Я, значит, должон это дело сделать с
разумом, потому — мне придется за дочь
богу отвечать».
Подлинно, когда
бог восхощет наказать, то прежде всего восхитит
разум.
В учителя он себе выбрал, по случаю крайней дешевизны, того же Видостана, который, впрочем, мог ему растолковать одни только ноты, а затем Павел уже сам стал разучивать, как
бог на
разум послал, небольшие пьески; и таким образом к концу года он играл довольно бойко; у него даже нашелся обожатель его музыки, один из его товарищей, по фамилии Живин, который прослушивал его иногда по целым вечерам и совершенно искренно уверял, что такой игры на фортепьянах с подобной экспрессией он не слыхивал.
— Так! Значит —
бог в сердце и в
разуме, а — не в церкви! Церковь — могила
бога.
Доложу вам так: овый идет в пустыню, чтоб плоть свою соблюсти: работать ему не желается, подати платить неохота — он и бежит в пустыню; овый идет в пустыню по злокозненному своему
разуму, чтобы ему, примерно, не
богу молиться, а кляузничать, да стадо Христово в соблазн вводить.
Получаю я однажды писемцо, от одного купца из Москвы (богатейший был и всему нашему делу голова), пишет, что, мол, так и так, известился он о моих добродетелях, что от
бога я светлым
разумом наделен, так не заблагорассудится ли мне взять на свое попечение утверждение старой веры в Крутогорской губернии, в которой «християне» претерпевают якобы тесноту и истязание великое.
— Видел. Года два назад масло у них покупал, так всего туточка насмотрелся. На моих глазах это было: облютела она на эту самую на Оринушку… Ну, точно, баба, она ни в какую работу не подходящая, по той причине, что убогая — раз, да и
разумом бог изобидел — два, а все же християнский живот, не скотина же… Так она таскала-таскала ее за косы, инно жалость меня взяла.
А между тем он, ей-богу, еще в полном
разуме…
— Ах, говорите, ради
бога, говорите! — сказал Александр, — у меня нет теперь ни искры рассудка. Я страдаю, гибну… дайте мне своего холодного
разума. Скажите все, что может облегчить и успокоить больное сердце…
— Не шутили! В Америке я лежал три месяца на соломе, рядом с одним… несчастным, и узнал от него, что в то же самое время, когда вы насаждали в моем сердце
бога и родину, — в то же самое время, даже, может быть, в те же самые дни, вы отравили сердце этого несчастного, этого маньяка, Кириллова, ядом… Вы утверждали в нем ложь и клевету и довели
разум его до исступления… Подите взгляните на него теперь, это ваше создание… Впрочем, вы видели.
— Нет, он верил и верил очень сильно в своего только
бога — в
Разум, и ошибся в одном, что это не
бог, принимая самое близкое, конечное за отдаленное и всеобъемлющее.
— Чем более непереносимые по
разуму человеческому горя посылает
бог людям, тем более он дает им силы выдерживать их. Ступай к сестре и ни на минуту не оставляй ее: в своей безумной печали она, пожалуй, сделает что-нибудь с собой!
—
Бога вы, пожалуйста, еще оставьте в покое! Я говорил вам о способах мышления нашего
разума… До
бога нельзя дойти этим путем; его нужно любить; он токмо путем любви открывается и даже, скажу более того, нисходит в нас!
— Хотя франкмасоны не предписывают догматов, — развивал далее свою мысль наставник, — тем не менее они признают три истины, лежащие в самой натуре человека и которые утверждает
разум наш, — эти истины: бытие
бога, бессмертие души и стремление к добродетели.
— Говорить перед вами неправду, — забормотал он, — я считаю невозможным для себя: память об Людмиле, конечно, очень жива во мне, и я бы
бог знает чего ни дал, чтобы воскресить ее и сделать счастливой на земле, но всем этим провидение не наградило меня. Сделать тут что-либо было выше моих сил и
разума; а потом мне закралась в душу мысль, — все, что я готовил для Людмилы, передать (тут уж Егор Егорыч очень сильно стал стучать ногой)… передать, — повторил он, — Сусанне.
— Это уж их дело, а не мое! — резко перебил его Марфин. — Но я написал, что я христианин и масон, принадлежу к такой-то ложе… Более двадцати лет исполняю в ней обязанности гроссмейстера… Между господами энциклопедистами и нами вражды мелкой и меркантильной не существует, но есть вражда и несогласие понятий: у нас, масонов, —
бог, у них —
разум; у нас — вера, у них — сомнение и отрицание; цель наша — устройство и очищение внутреннего человека, их цель — дать ему благосостояние земное…
Рассуждение о сем важном процессе пусть сделают те, кои более или менее испытали оный на самих себе; я же могу сказать лишь то, что сей взятый от нас брат наш, яко злато в горниле, проходил путь очищения, необходимый для всякого истинно посвятившего себя служению
богу, как говорит Сирах [Сирах — вернее, Иисус Сирахов, автор одной из библейских книг, написанной около двух столетий до нашей эры.]: процесс сей есть буйство и болезнь для человеков, живущих в
разуме и не покоряющихся вере, но для нас, признавших путь внутреннего тления, он должен быть предметом глубокого и безмолвного уважения.
— Почему же неумным?
Бог есть
разум всего, высший ум! — возразила Зинаида Ираклиевна, вероятно, при этом думавшая: «А я вот тебя немножко и прихлопнула!». В то же время она взглянула на своего молодого друга, как бы желая знать, одобряет ли он ее; но тот молчал, и можно было думать, что все эти старички с их мнениями казались ему смешны: откровенный Егор Егорыч успел, однако, вызвать его на разговор.
— Нетовщина — еретичество самое горькое, в нем — один
разум, а
бога нет! Вон в козаках, чу, ничего уж и не почитают, окромя библии, а библия — это от немцев саратовских, от Лютора, о коем сказано: «Имя себе прилично сочета: воистину бо — Лютор, иже лют глаголется, люте бо, любо люто!» Называются нетовцы шалапутами, а также штундой, и все это — от Запада, от тамошних еретиков.
Тебя уверяют, что для того, чтобы не нарушился вчера устроенный несколькими людьми в известном уголке мира постоянно изменяющийся порядок, ты должен совершать поступки истязаний, мучений, убийств отдельных людей, нарушающие вечный, установленный
богом или
разумом неизменный порядок мира. Разве может это быть?